На житейских перекрестках

Мы столкнулись с ним у дверей маршрутки. Лицом к лицу. Отпрянув, взглянули друг на друга и виновато начали уступать: «Входите, входите». Я все же зашла первой и удобно устроилась на переднем сиденье у входа. Ему досталось единственное свободное место за спиной водителя, лицом ко всем пассажирам. Он смотрел в окно. А я изредка смотрела на него. Уже тогда меня, видимо, что-то неосознанно зацепило в нем, в его лице.

Он вышел раньше меня на Алом поле, держась за поручень, мне даже показалось, что кивнул на прощанье. Может, показалось… А мне надо было ехать до конечной. И опять мысленно вернулась к этому мужчине: что же в его лице так знакомо мне? Подбородок? Глаза? Брови? Шрам! Над левой бровью, незагорелый шрам на загорелом лице! Он мне был почему-то знаком. Где-то когда-то я видела этот небольшой, грубоватый след от раны близко-близко и даже пальцем трогала… «Это у тебя что?» «Аа-а, это один дурак постарался»…

Это же Валька! Валька Волынцев! Мы жили тогда в поселке Верхние Землянки, и однажды на исходе весны он появился в нашем дворе. А я, проснувшись раным-рано, вышла с разлохмаченными косичками послоняться по двору и проводить старшего брата Вовку в школу. «Меня зовут Валька, а тебя как?» – присел он передо мной на корточки. «Большуха», - гордо ответила я. Так звал меня отец. Вовку как старшего сына звал Большаком, а меня, старшую дочку, Большухой.

«Большуха, ха-ха-ха, - засмеялся Валька, заломив на затылок фуражку с буквами РУ. – Такая кнопка и большуха». «Я не кнопка, меня уже в школу записали. Приходила моя учительница Анна Александровна, во все дворы зашла, записывала в первый класс, - сообщила я свою радостную новость. – Это что у тебя?»

И я пальцем потрогала Валькин шрам на лице. Валька помрачнел и встал во весь рост: «А это один дурак…»

… Да, да. Все так и было. Воспоминания с той встречи в маршрутке накрыли меня с головой. Словно дамбу прорвало. И вот уже несколько лет я живу в этом потоке. То вдруг явственно слышу ночной шепот родителей о Валькиной истории. То вспоминаю, как познакомилась с его сестрой Иркой. То дяди Яшина улыбка во сне меня преследует… И эти все обрывки детских впечатлений во взрослом моем осмыслении открыли мне грустную драматическую жизненную историю соседской семьи да и нашей семьи тоже.

  Известно, что память – главное богатство человека. Это дар от природы, от Бога. Она словно жесткий диск копит и держит в голове все детали, мельчайшие подробности произошедших событий, впечатлений. Я могу сказать много похвальных и благодарных слов Создателю за это богатство.

Но заговорила о памяти сейчас только для того, чтобы с грустью заметить, что когда после шестидесяти прожитых лет в тебе просыпаются ранние воспоминания о себе и своем безоблачном детстве (на улочке, заросшей травой муравой, с заботливыми добрыми родителями, с радостными утренними пробуждениями и семейными убаюкивающими вечерами), то многое может тебя разочаровать и огорчить. Оказывается, что и тогда в твоей маленькой еще жизни существовало рядом с добром и зло, предательство, несправедливость и жуткий страх. Не все было зефирно-розовым, радостным и солнечным. Оказывается, воспоминания могут изматывать тебя ненужными подробностями, деталями, неприятными переживаниями, притушить краски детских солнечных дней. И тебе захочется одернуть: память, ты бываешь жестока. Лучше бы по-прежнему не помнить мне из детства ничего плохого.

Ну, а если вспоминается неожиданно и бессвязно, куда это все девать, как избавляться? А может, взять и сложить все эти возникающие из памяти картинки по порядку. Как пазлы. И записать. По-моему, хорошее решение.

… Валька появился в нашем дворике не случайно. Вместе с моим братом они каждое утро ходили на ЧГРЭС: Вовка в школу №44 в старшие классы, а Валька в РУ №7 (ремесленное училище). А познакомились они, наверное, раньше, еще учась в неполной средней школе №24 на Кирзаводе, куда предстояло и мне пойти. Оба в форменных гимнастерках - один в темной ремесленной, другой в серой школьной - подпоясанных ремнем, и форменных фуражках; у Вальки книги за ремнем, а у Вовки - в сумке на длинном ремне, они казались мне такими взрослыми дядьками. Я гордилась ими. И собой, когда Валька при встрече утром пожимал мне руку. По-взрослому. Вообще я всегда вертелась около старшего брата и его друзей, по-детски влюблялась в них во всех подряд. Потому что я, третий ребенок с начала и с краю, была поручена именно ему и всюду его сопровождала, наблюдая, как он метко играет в «чику», ловко пинает «жёстку», с одного раза разбивает сцепившиеся руки «в кОндалах». Именно так с ударением на букву о называлась эта игра, хотя правильнее, наверное, надо было произносить «в кандалЫ». Мы с ним и козлят привязывать вместе ходили на дальнюю поляну и траву для кур рвали… А все потому что маме было некогда еще и со мной возиться, ей хватало дома и двух меньших меня. По этой же причине я больше времени проводила с папкой, когда он был не на работе и занимался дома по хозяйству. Мама это называла «иди, поиграй с отцом».

Во время очередной такой «игры» - мы с папкой устанавливали заборчик в конце нашего узкого длинного огорода, выходящего на Третий квартал (в поселке все улицы так и назывались – Первый, Второй и Третий кварталы). В ход шли какие-то ненужные доски, палки и даже крупные ветки. Вот тогда-то к нам и подошел дядя Яша. И заговорил с отцом. Он был одет в темную гимнастерку, на поясе кожаный неширокий свободный ремешок, картуз тоже темный на голове, с каким-то значком на околыше.

Они разговаривали, я, задрав голову, слушала, глядя то на одного, то на другого. Сначала они познакомились, пожав руки. Потом дядя Яша сказал:

- Все хлопочешь, сосед? Огород увеличиваешь?

- Огороды у всех одинаковые, да не все их полностью засаживают. А мне семью надо кормить, пятерых детей. Забор вот делаю, чтобы скотинка не заходила, дети, играя, картошку не вытаптывали. А хуже того, хозяйки помои на огороды выливают. Землю-то беречь надо.

Расспрашивая, дядя Яша дружески улыбался, нахваливал папку за хозяйственность. Спросил, где он работает, откуда родом, воевал ли.

- Нет, не воевал, - огорченно ответил отец. – Бронь. Сколько не просился, когда еще в Москве на заводе работал в охране, не отпустили: надо было срочно готовить завод к эвакуации в Свердловск, сопровождать ценный груз. И на Урале с завода не отпустили, еще и упрекнули, что с трудового фронта хочу сбежать…

- Так я тоже в охране служу на заводе, - обрадовался дядя Яша, - немцев на строительстве охраняем.

Он наклонился ко мне и заулыбался еще шире:

- А ты, курносая, заходи к нам в гости. Вон в том доме мы живем, - указал он рукой. – Я тебя с дочкой Иринкой-Яринкой познакомлю, она поди твоя ровесница. Хоть сейчас прибегай, хоть завтра. Придешь?

Я медлить не стала и, спросив сначала отца, а потом маму, которая наказала мне взять с собой младшую сестренку Ленку, переодела нас в одинаковые чистые платья, и отправила в гости. «В дом-то не заходите, играйте на улице, - наказала мама вслед. – И Лену не отпускай от себя, держи за руку».

Вот так, держась за руки, мы и явились в незнакомый дом к неведомой Иринке-Яринке. Во дворе дядя Яша, видимо, только что помывшись под умывальником, растирал чистым полотенцем шею и грудь. А рядом с нарядной вышитой рубашкой в руках стояла женщина, преданно заглядывая ему в лицо. Ирка разулыбалась нам как старым знакомым. И ластилась то к отцу, то к нам и тараторила, не умолкая:

- Ты в первый класс идешь? Не бойся, в первом классе легкотня. Я на пятерки год закончила. Перешла во второй. Но в этом году я не пойду в школу. Да, папка? Мы с папкой уезжаем к нему на родину в город Львов на Украину. Там и учиться буду…

- Ну, пошли в дом, стрекозы, ужинать будем, - пригласил дядя Яша.

Мы с Ленкой замялись:

- Мы тут подождем, посидим на крылечке…

- Нет-нет, пойдем за стол, вы же наши гости, -  дядя Яша взял Ленку за руку и поднялся по ступенькам. Мне пришлось последовать за ними.

Ах, какой веселый у Иринки отец! За столом он шутил, рассказывал смешные истории, называл некоторые слова по-украински:

- Вот это по-нашему картопля, - указывал он на рассыпчатую вареную картошку на столе, а это не лук, а цыбуля… А сало надо есть так: положить на хлеб, но откусывая, отодвигать сало от себя на другой кончик хлеба и приговаривать: «Догоню, догоню…»

Мы вместе с Иркой смеялись звонким словам и шуткам. За спиной у нас стояла Иринкина мать тетя Шура. За стол она не села, а подавала нам по щелчку дяди Яши картошку, сало, нарезанный лук, тонкие ломти хлеба и снова замирала за спиной мужа, готовая подавать, наливать чай, убирать пустые тарелки.

- А вот это знаете, как называется, - спросил дядя Яша, указывая на свой ремень, аккуратно повешенный на дверной косяк. Мы замерли в ожидании, а он, подняв указательный палец, заговорщически подмигнул. – Это воспитатель. Кто не слушается, он тех наказывает.

Последнее слово дядя Яша произнес с деланной угрозой и обернулся к тете Шуре. Она отшатнулась от него с непонимающим лицом, в глазах ее забегал ужас, резким высоким голосом умоляюще вскрикнула: «Что, что, Яшенька, надо подать?!» И метнулась на кухню к печке.

- Боится, - сказал дядя Яша, довольный произведенным эффектом, - вот она знает, что это такое.

Он махнул на засуетившуюся жену рукой, успокаивая, и засмеялся.

И Иринка засмеялась. И мы засмеялись. (Много позже и сейчас через столько лет мне стыдно за этот смех. И больно за тетю Шуру. Такой испуг и страх в глазах я видела только в кино у детей, жертв фашистов).

… Радостные и довольные бежали мы с Ленкой домой, проскользнув в дыру в реденьком новом заборе. Ах, какие у Ирки куклы, целых три, с волосами, в платьях. Не чета нашей деревянной, выструганной папкой, с лицом, нарисованным цветными карандашами. А еще заяц у нее такой большой, мягкий, совсем настоящий. И вообще у Ирки все было интересно и необычно. В их доме было две больших просторных очень уютных чистых комнаты. Первая – кухня с большой русской печью, за которой располагалась лежанка. «Здесь спит мамка, - рассказывала Ирка, показывая нам дом, мы с папкой спим в другой комнате на большой кровати, а мой брат Валька спит на кухне у дверей, вон на том топчане». Оказывается, у Вальки и тети Шуры фамилия Волынцевы, а у Ирки и дяди Яши Гордеенко. Забавно, да? А еще она рассказала, что больше всех на свете любит папку, ну и маму, конечно, но не так чтобы… Мамка у нее плохо слышит, с ней скучно. А папка больше всех на свете любит ее, он покупает ей игрушки и конфеты-подушечки. Иногда и шоколадные приносит. От него всегда хорошо пахнет одеколоном и папиросами. Он катает ее на спине… На Украину они поедут, наверное, вдвоем, мама на Украину не хочет. И Валька не хочет.

…Мы сидим у них на крылечке.   Ирка нам рассказывает, как на Украине хорошо, там много фруктов, очень тепло, даже зимой не холодно. Выходит к нам тетя Шура. Слушает, склонив голову, Ирку и вдруг замечает, что у нее оборвалась сзади петелька на платье. Потрогала, ушла в дом, вернулась с иголкой и ниткой. «Надо пришить, дочка. Ты сиди, я быстро». Говорит тетя Шура всегда громко. Ирка сначала сидела смирно, потом начала отмахиваться от матери: «Мне щекотно, уйди». «Сейчас, сейчас», - суетится тетя Шура. Ирка повышает голос: «Ну, перестань, отойди. Смотри, а то папке скажу». Тетя Шура отскакивает от нее как ужаленная и с испугом просит: «Не говори, не говори ему, доченька… Не скажешь?». «Да не скажу, не скажу, - говорит добрая Ирка и усмехается, - боится папку, как не знаю кого…»

Нет, у нас в доме все не так. Мы с Ленкой к папке на колени не садимся, большие уже.   Он у нас и строгий, и очень добрый. И по голове ласково гладит, но, чтобы на колени или на спину к нему карабкаться, нам и в голову не приходит. И на маму мы никогда не сердимся. Даже когда больно волосы расчесывает утром и косички заплетает. А Ирке хорошо, ее все балуют и слушаются…

Наша едва начавшаяся дружба оборвалась внезапно. Просто мама строго сказала: «Больше на Третий квартал не ходите. Играйте на своей улице, вон сколько у вас здесь подруг и у меня будьте на глазах. - и зачем-то добавила, - А отец вам игрушек новых с получки купит». Помнится, мы перенесли это расставание легко, видимо, обоюдный интерес был исчерпан.

Только перед этим ее запретом мама меня очень удивила. Удивила на всю жизнь. В нашем рабочем поселке был всего один магазин. Он располагался в небольшом побеленном доме и состоял из одной комнаты, в глубине которой за занавеской располагался и склад. Название у неказистого магазина было веселое – «Бакалея». Работал он не каждый день, а только когда завозили продукты – крупы, сахар, муку, спички и т.д. То есть то, что не требовало особых условий для хранения. С привозом товара к магазину выстраивалась очередь, и продукты, если их привозили не так много, отпускали по норме на каждого человека. Брали их впрок, неизвестно, когда завезут в следующий раз. В этот раз мама взяла для количества меня, что бывало очень редко. Обычно ее сопровождали мои старшие братья – от них помощи было больше, они и сумки могли нести.

  Нагруженные кульками, мы с мамой едва протиснулись на улицу, как к нам метнулась тетя Шура и громко заговорила, на что-то жалуясь. Мама кивнула ей и начала ее обходить, бросив мне: «Не отставай». Тетя Шура шла за нами и все что-то рассказывала, громко со слезой в голосе, рассчитывая на сочувствие. Но мама молчала и торопилась уйти, я едва поспевала за ней. Тетя Шура на ходу закатала рукав, показывая что-то маме, и все жаловалась и жаловалась, всхлипывая. Вдруг мама повернулась к ней и громко, чтобы она услышала, сказала: «Шура, не ходи за мной, не жалуйся, разбирайтесь сами». Тетя Шура остолбенела, посмотрела на нас удивленно и снова заговорила о том же самом, но за нами не пошла. Я почти бегом бежала от быстро уходящей матери и все оглядывалась на тетю Шуру, которая продолжала причитать и плакать нам вслед. Потом она закрыла лицо руками и медленно побрела к магазину.

Мне стало очень-очень жалко тетю Шуру. Мне хотелось спросить маму, почему мы убежали от нее. Но, заглянув матери в лицо, я увидела ее плотно сжатые губы и слезы в глазах. Я тоже зашмыгала носом. Мама поставила сумки на землю и прижала мою голову к себе. Так мы постояли, обнявшись, потом она прошептала: «Не плачь. Мне тоже ее жалко. Но так надо».

Почему так было надо, я поняла уже во взрослой жизни, когда сложились в цельную картину еще два всплывших воспоминания, еще два пазла.

… Валька стоит в нашем дворе хмурый взъерошенный с еще более побелевшим шрамиком на красном лице. Видимо, он торопился к нам. Размахивая руками, он что-то взволнованно говорит моему брату. К ним подошел папка с топориком в руках, он как всегда после ночной смены возился по хозяйству, прежде чем лечь отдохнуть. Мальчишки ему начали что-то рассказывать в два голоса: «Он ее бьет чуть не каждый день ремнем с пряжкой, по рукам, по спине…» «Она отчего глухая-то? Оказывается, он ее по ушам резко бил». «У мамы кровь шла из ушей, а в больницу он запретил обращаться, сказал, что само заживет. А она теперь плохо слышит и голова часто болит…» «Бьет с улыбкой, издевается…»

И вдруг папкин громкий голос:

  -А ты что же смотришь на это!? Почему не остановишь, не врежешь ему? Ведь мать – это святое! Ее защищать надо, не маленький!

- Я несколько раз пробовал, - закричал и Валька. - Он сильный! Бьет и бросает меня на пол как куклу…

- Эх ты! Сопляк! – и отец, с досадой отбросив топор к дровам, ушел в дом.

И еще… Однажды ночью я проснулась от шепота. Мать с отцом разговаривали в постели:

- Не выдержал я и вчера, когда он с работы шел, остановил его. Ты чего, говорю, сосед, дома буянишь, что ли? Женщина кричит, по двору бегает, плачет. Жалуется соседям. Нехорошо, говорю. Так ведь и до милиции дойдет. А потом, парень у вас растет, каково ему видеть, как мать обижают… Он тут как поднялся на меня, глаза сверкают, а сам улыбается. «Так, - говорит, - не ты ли это его научил с топором на меня броситься? Ну, что, молодец! Только я ведь на тебя быстро управу найду. Я ведь про тебя все знаю. И про отца твоего знаю. От чего он так рано умер. Тамбовский волк – не гражданин, понял! Вы все там кулаки недобитые». А мою семью не тронь, говорит, а то я тебя уничтожу, в лагерь упеку и жену с детьми не пожалею.

- Страшно как, отец, вот ведь зверюга, а ты виноват останешься, - горячо зашептала мама.

- Да его я не боюсь. Я думаю о другом, откуда он про отца узнал?   Хотя я сам ему говорил, что тамбовский. А там ведь знаешь, какая мясорубка была после Антонова, мужиков рубили без разбора, парней пороли, деревни разоряли, отбирали все, что можно… Ладно, давай спать. А Большухе накажи, чтобы к ним с Леной больше не ходили. И сама от Шуры держись подальше. Я думаю, он теперь поостережется руки распускать. Валька молодец, все- таки вступился за мать…

Валька больше у нас не появлялся, хотя я знала, что в свои школы они с Вовкой по-прежнему ходят вместе. По Иринке мы не скучали, тетю Шуру я больше не видела, как и дядю Яшу. Конечно, они жили где-то поблизости, но я их забыла.

Детская память избирательна. И только со временем выяснилось, что она у меня оказалась очень цепкой. Запомнив фамилию Антонова, прочитав про антоновский бунт на Тамбовщине и его жестоком подавлении, я наконец, уже когда отца не стало, поняла, какая детская травма и комплекс неполноценности, а отсюда и боязнь жестокости, сопровождали его всю жизнь.

…Встреча в маршрутке многое вывернула из глубины моего сознания. Ведь знакомство с дядей Яшей состоялось где-то в середине 50-х годов прошлого века. Это ж сколько лет минуло.

Я попыталась найти какие-то следы Вальки и Ирки в социальных сетях. Все-таки интересно, уехала наша недолгая подружка на Украину? Неужели она оставила свою мать? Отец ей дядя Яша или отчим? Вальке-то он точно был чужой.

Интернет мне немного помог. Хотя Валька в соцсетях есть и все его данные совпадают: и возраст, и школа, и фамилия, и город проживания, но он последний раз появлялся на сайте полтора года назад. Я написала ему два письма, он не ответил. Жив ли, здоров ли он сегодня? В наше-то пандемийное время?

Зато в его друзьях обнаружила Иринку. Два года назад она присылала Вальке поздравительную открытку. Она живет в Прибалтике и фамилия у нее литовская. Но в скобках рядом с ее сегодняшней фамилией значится Волынцева, а не ГордЕенко.

Почему-то меня очень это обрадовало.